Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]

— Тогда я просто машина для сражения с раком, — сказала я ему.

— Именно так, Хейзел. Продолжай отдыхать, и я надеюсь, что скоро мы отправим тебя домой.

Во вторник они сказали, что я поеду домой в среду. В среду трубку из моей груди вытаскивали два интерна под минимальным наблюдением, и я чувствовала себя так, будто меня протыкали ножом в обратном направлении, и вообще вся эта операция не очень хорошо прошла, так что они решили, что мне придется остаться до четверга. Я уже начала думать, что я являюсь частью какого-то экзистенциального эксперимента с постоянно откладываемым вознаграждением, когда доктор Мария пришла ко мне утром пятницы, обнюхала меня со всех сторон и сказала, что я могу идти.

Тогда моя мама открыла свою огромную сумку и обнаружилось, что у нее постоянно была с собой моя Одежда для дороги домой. Медсестра вошла, чтобы забрать мое оборудование. И несмотря на вездесущую тележку с кислородным баллоном, я почувствовала себя менее скованной. Я пошла в ванную и приняла свой первый душ за неделю, оделась, и, когда я вышла оттуда, я была настолько усталой, что смогла только лечь и попытаться перевести дыхание. Мама спросила:

— Хочешь увидеться с Августом?

— Наверное, — сказала я через минуту. Я встала и потащила себя к одному из пластиковых стульев у стены, прислонив к нему баллон. Это меня вымотало.

Папа вернулся с Августом через несколько минут. Его волосы в беспорядке спадали на лоб. Увидев меня, он засветился настоящей нелепой Улыбкой Августа Уотерса, и я против своей воли улыбнулась в ответ. Он сел рядом со мной на кресло, обитое синим кожзамом, и наклонился в мою сторону, явно неспособный сдерживать эту улыбку.

Мама и папа оставили нас одних, и я почувствовала себя неловко. Мне трудно было смотреть ему в глаза, хотя они были очень красивыми, — настолько, что в них было сложно смотреть.

— Я скучал по тебе, — сказал Август.

Я сказала тише, чем хотела:

— Спасибо, что не пытался увидеться со мной, пока я ужасно выглядела.

— Если честно, ты все еще так себе выглядишь.

Я рассмеялась.

— Я тоже по тебе скучала. Я просто не хочу, чтобы ты видел… все это. Я просто хочу, чтобы… не важно. Мы не можем всегда получать то, что хотим.

— Правда что-ли? — сказал он. — А я всегда думал, что мир — это фабрика по исполнению желаний.

— Видимо, это не наш случай, — сказала я. Он был таким красивым. Он попытался взять меня за руку, но я покачала головой. — Нет, — тихо сказала я. — Если мы собираемся встречаться, это должно быть… не так.

— Хорошо, — сказал он. — Кстати, у меня есть хорошая и плохая новость с фронта реализации желаний.

— Да? — спросила я.

— Плохая новость заключается в том, что мы не можем поехать в Амстердам, пока тебе не станет лучше. Однако Джинны применят свою знаменитую магию, когда ты достаточно выздоровеешь.

— И это хорошая новость?

— Нет, хорошая новость — это то, что пока ты спала, Питер Ван Хаутен поделился с нами еще одной частичкой своей гениальности.

Он еще раз потянулся к моей руке, на этот раз для того, чтобы сунуть в нее тяжелый сложенный лист бумаги с фирменной печатью Питер Ван Хаутен, писатель-эмерит[33].

Я не стала читать письмо, пока не оказалась дома, в моей собственной огромной пустой кровати, без возможности медицинского наблюдения. У меня ушла вечность на разбор колючего наклонного почерка Ван Хаутена.

Дорогой мистер Уотерс,

Я получил Ваше электронное письмо от четырнадцатого апреля и в должной мере впечатлен шекспировской сложностью Вашей трагедии. У каждого в этой истории есть своя, крепкая, как камень, гамартия: ее заключается в том, что она настолько больна; Ваша — в том, что Вы настолько здоровы. Было бы ей лучше или Вам хуже, звезды сложились бы не так ужасно, но звездам свойственно пересекаться, и Шекспир никогда более так не опростоволосился, как когда заставил Кассия заметить: «Не в звездах, нет, а в нас самих ищи/Причину, что ничтожны мы и слабы[34]». Легко сказать, если ты римский дворянин (или Шекспир!), но наши звезды нередко ошибаются и становятся причиной нашей слабости.

Раз уж зашел разговор о некомпетентности старого Уилли, ваш рассказ о юной Хейзел напоминает мне 55 сонет Великого Барда, который, конечно же, начинается следующими словами: «Могильный мрамор, статуи царей/В грязи времен, под пылью вековой/Исчезнут раньше в памяти людей,/Чем строки, что воспели образ твой[35]» (не в тему будет сказано, но время — и вправду словно грязная потаскуха, которая поимела всех нас). Это прекрасное, но лживое стихотворение: мы действительно помним строки Шекспира, но что мы знаем о человеке, которому они посвящены? Ничего. Мы вполне уверены, что он был мужчиной; все остальное — догадки. Шекспир поделился с нами драгоценными крохами информации о человеке, которого он похоронил в своем лингвистическом саркофаге (обратите Ваше внимание также на то, что, когда мы говорим о литературе, мы используем настоящее время. Когда мы говорим о мертвых, мы уже не столь великодушны). Невозможно обессмертить ушедших, написав о них. Язык погребает, но не воскрешает. (Полное разоблачение: я не первый, кто сделал подобное замечание, ср. стихотворение Маклиша[36] «Могильный мрамор, статуи царей», которое содержит эпическую строку: «Скажу я, что умрешь ты, и ни один тебя не вспомнит»).

Я отвлекся, но вот Вам камень преткновения: мертвых можно увидеть только в трагически незакрывающихся глазах памяти. Живые, слава Богу, сохраняют способность удивлять и разочаровывать. Ваша Хейзел жива, Уотерс, и Вы не должны пытаться изменить решение другого человека в соответствии с Вашей волей, особенно решение, принятое обдуманно. Она желает избавить Вас от боли, и Вам следует позволить ей это сделать. Вы, возможно, не находите ее логику убедительной, но я иду этой долиной слез дольше Вас, и с моей колокольни Хейзел не кажется сумасшедшей.

Искренне Ваш,

Питер Ван Хаутен.

Это действительно написал он. Я облизнула палец и потерла бумагу, и чернила немного побледнели, так что я поняла, что письмо по-настоящему настоящее.

— Мам, — сказала я. Я не позвала ее громко, но мне и не нужно было. Она всегда ждала. Она просунула голову в дверь.

— Все хорошо, дорогая?

— Мы можем позвонить доктору Марии и спросить, не убьет ли меня поездка за границу?

Пару дней спустя у нас была большая Встреча Команды по борьбе с раком. Время от времени кучка докторов, соцработников, физиотерапевтов и кого еще собирались в конференц-зале вокруг большого круглого стола, чтобы обсудить мою ситуацию (не ситуацию с Августом Уотерсом или с Амстердамом. Раковую ситуацию).

Доктор Мария вела встречу. Она обняла меня, когда я вошла. Она вообще постоянно обнималась.

Наверное, мне было немного лучше. Благодаря целым ночам подключения к БИПАП, мои легкие стали практически нормальными, хотя, опять же, я не совсем ясно помнила легочную нормальность.

Все присутствующие сделали большое шоу из отключения своих пейджеров и всего остального, чтобы это время было посвящено мне, а затем доктор Мария сказала:

— Хорошая новость заключается в том, что Фаланксифор продолжает сдерживать рост опухолей, но мы сталкиваемся с серьезной проблемой накопления жидкости. Так что вопрос стоит следующим образом: как мы будем действовать?

И тут она посмотрела на меня, будто ждала ответа.

— Ээ, — сказала я. — Мне кажется, что я не самый квалифицированный специалист в этой комнате, чтобы принимать решение.

Она улыбнулась.

— Точно. Я ждала, что скажет доктор Симонс. Доктор Симонс? — Он был еще один онколог, в каком-то роде.

— Ну, мы знаем на примере других пациентов, что большая часть опухолей так или иначе вырабатывают устойчивость к Фаланксифору, но если бы это был наш случай, мы бы заметили рост опухолей на сканере, чего мы не наблюдаем. Так что пока этого не происходит.

Пока, подумала я.

Доктор Симонс постучал по столу указательным пальцем.

— Среди нас существует мнение, что прием Фаланксифора провоцирует отек, но мы столкнулись бы с гораздо боле серьезными проблемами, если бы прекрастили его прием.

Доктор Мария добавила:

— Мы не вполне знакомы с долгосрочными эффектами Фаланксифора. Очень немногие пробыли на нем так долго, как ты.

— Так что, мы ничего не будем делать?

— Мы будем следовать программе, — сказала доктор Мария, — но нам нужно будет вкладывать больше сил в борьбу с отеком. — По какой-то причине меня начало тошнить. Я вообще ненавидела Онко-Встречи, но мне особенно не нравилась эта. — Твой рак никуда не уходит, Хейзел. Но мы наблюдали, как люди долгое время жили с твоим уровнем проникновения рака. — Я не стала спрашивать, что означает «долгое время». Я раньше уже совершала эту ошибку. — Я знаю, что после недавнего пребывания в реанимации тебе так не кажется, но эту жидкость, по крайней мере на настоящее время, можно контролировать.